Coriolanus (2014) - full transcript

Я вновь приветствую вас в театре "Донмар".

Надеюсь, вы хорошо проводите время в антракте.

А рядом со мной сейчас Джози Рурк,

она не только постановщик "Кориолана",

но и руководитель этого отважного театра.

Джози, здравствуйте.

Спасибо большое, приятно слышать такие слова.

Чуть раньше я видела Тома Хиддлстона

за кулисами, в полном гриме, со шрамами -

потрясающий момент, -

и сказала: "О чём я должна спросить Джози?",

и он ответил - "спросите её,

почему "Кориолан" и почему именно сейчас".

Ну, я думаю, это прекрасная пьеса,

недооценённая пьеса, пожалуй,

ведь её ставят не так часто,

как другие пьесы Шекспира.

Почему сейчас - надеюсь,

люди поняли по первой части,

что эта пьеса всегда актуальна.

Она о борьбе народа за выражение его интересов,

о том, как пытается добиться понимания солдат,

который героически сражался за свою страну,

но, возможно, совсем не умеет наладить

отношения с людьми и быть политиком.

Кориолан, я думаю, прекрасный воин,

но ужасный политик,

он не понимает,

как нужно разговаривать с людьми,

он воспитан в неуважении к ним,

у него сложные отношения с родными.

И всё это, мне кажется, актуально

в любое время, не только в наши дни.

Какие сравнения вы предлагали,

когда ставили спектакль?

Мы много говорили об этом,

чтобы понять, чего хотят люди,

как трудно выживать

при отсутствии необходимых ресурсов -

в пьесе им не хватает зерна,

а мы обсуждали цены на электричество.

Во время репетиций мы говорили

об этих трудностях и еще о том,

каким был класс патрициев,

об ощущении привилегированности,

когда ты считаешь, что родился

для того, чтобы править.

Может быть, это уже не столь актуально, не знаю.

Но, как я думаю, нам интереснее всего

было понять, кем были эти персонажи,

какой была их психология,

что значит искать своё место в мире,

будь ты скверным политиком,

великим воином или тем,

кто старается пробраться

в политику, как трибуны;

что такое мать, у которой множество

амбиций в отношении тебя, как у Волумнии;

или жена, которая пытается ужиться

в этой непростой семье, как происходит с Виргилией.

Да, нас прежде всего привлекали персонажи.

На роль Кориолана вы взяли человека,

которого MTV объявило

самым сексуальным мужчиной в мире.

Почему вам захотелось пригласить его, Джози?

Понятия не имею,

почему мне это в голову взбрело.

Ну, он великолепный актёр,

и может, что очевидно, выглядеть сексуально...

- Выглядеть?..

- Да, в нашем театре многие

выглядят сексуально, важно это упомянуть.

Так вот, я думаю, дело в способности Кориолана

вызывать у людей помешательство на нём,

он обладает выдающимися

качествами лидера, военного лидера -

я считаю, что Том способен это воплотить.

Мы искали актёра помоложе,

часто эту роль играют люди

на десяток-другой лет старше.

Но когда вы видите, как он сражается с Хэдли,

у него есть эта сцена битвы с Авфидием,

или когда в одиночку бросается

на штурм города, вы абсолютно верите,

что этот молодой человек -

лучший воин, какой есть в Риме.

И кроме того, вы понимаете,

что, как молодой человек,

он пытается найти своё место в мире,

найти свой путь,

разобраться в окружающих его нуждах -

нуждах его семьи, требованиях его города.

Я посчитала, что Том прекрасный актёр

и действительно развит физически

и способен это воплотить,

поэтому он блестяще сыграет эту роль.

Вы сделали нечто выдающееся.

Я приходила на спектакль на прошлой неделе,

это было дневное представление в будний день,

и зал был набит битком.

Люди покупали билеты...

то есть, все выпущенные в первый день

билеты вы в тот же день и продали.

- Это было невероятно.

- И публика, которую я видела,

это были в основном школьники -

в конце вскочили на ноги

и кричали от восторга и благодарности за то,

что они только что испытали.

Они хлопали, они смеялись над каждой шуткой,

это было просто невероятное зрелище.

У вас на улице люди стоят ночами, спят там,

чтобы с утра успеть купить билеты.

Это Шекспир!..

И даже не самая популярная его пьеса.

Как вы это сделали?!

Думаю, это благодаря

нашему замечательному театру,

группе актёров, проявивших огромную

заинтересованность в постановке

и привлёкших грандиозное внимание публики.

Отчасти из-за их прежних работ,

людям интересно видеть тех,

кого они знают по фильмам и телевидению;

но также и из-за самой истории,

рассказанной в пьесе -

я думаю, это действительно прекрасная пьеса,

прекрасная история, по-настоящему захватывающая.

И одна из причин того, что нам так приятно,

когда в конце люди стоя аплодируют -

их увлекла история, которую они, возможно,

не слишком хорошо знали.

То есть, мы все знаем, наверное,

чем заканчивается "Гамлет", не буду спойлерить...

Я надеюсь, что многие из тех, кто сегодня

смотрит спектакль в разных концах мира,

будут удивлены и потрясены тем,

что происходит в финале "Кориолана",

и это редко случается, когда речь идёт о пьесе,

написанной 400 лет назад.

Разве не здорово было бы, если бы вам сказали,

что повсюду, от Мехико до Сиднея,

люди аплодировали стоя в конце спектакля?

Я не могу никого призывать аплодировать стоя,

мне было бы неловко это делать.

- Джози, спасибо вам большое.

- Спасибо.

- Примите мои поздравления,

и мы все будем ждать, что произойдёт в конце.

Дополнительную информацию о трансляциях,

про которые я говорила в начале,

вы можете получить на нашем сайте,

из нашего твиттера, или найдите нас на Facebook,

там много сведений о трансляциях и постановках.

Но сейчас мы возвращаемся к "Кориолану".

Я очень надеюсь, что вам понравится

вторая часть спектакля. Доброй ночи.

Последуйте за ним к воротам Рима

И с той же самой злобою,

какою преследовал он вас, над ним посмейтесь.

А мы пройдем со стражей через город.

Он удалился. И этого довольно.

Ропщет знать, которая была с ним заодно.

Поставив на своем, мы показали,

Что мы сильны. Теперь держаться надо

Скромней, чем раньше.

Пусть идут домой.

Скажи, что главный их противник изгнан

И власть плебеев вновь, как встарь, крепка.

- Вон мать его.

- Свернем-ка мы с дороги.

- Почему?

- Да говорят, она ума решилась.

Нет, поздно уходить: нас увидали.

А, вот и вы! Пусть язвами чумными

Вам боги за любовь ко мне и сыну отплатят!

Тише! Ну зачем так громко?

Когда б не слезы, я б сказала вам...

Да и теперь скажу... Постой, куда ты?

И ты останься. Ах, зачем была я

Не властна мужу то же слово молвить!

- В тебе, я вижу, много от мужчины.

- А что же в том позорного, тупица?

Нет, посмотрите, как она глупа! Да разве

Я родилась на свет не от мужчины.

В отличье от тебя, отродье лисье,

Изгнавшее того, кто ради Рима

- Нанес ударов больше, чем успел ты слов наговорить?

- Благое небо!

Да-да, за ним ударов славных больше,

Чем за тобой премудрых слов.

И он их наносил всегда на благо Риму.

Скажу тебе я...

Впрочем, уходи...

Нет, ты должна остаться...

Мне б хотелось,

Чтоб повстречал в пустыне аравийской

Мой сын тебя и всю твою родню

И чтоб при нем был добрый меч...

- И что же?

- А то, что он со всем твоим потомством покончил бы.

Вплоть до детей внебрачных.

О, сколько раз он ранен был за Рим!

Довольно, успокойся.

Я б хотела, чтоб он, служа отчизне так, как начал,

Вовек не порывал узла заслуг,

Которым с нею сам себя связал.

- И я желал бы этого.

- Желал бы! Тогда зачем же с ним толпу стравили?

- Прошу, уйдём.

- Теперь я вас сама прошу - уйдите:

Вы славно потрудились.

Но сначала еще два слова выслушать извольте:

Насколько выше холм Капитолийский

Беднейшей римской хижины,

настолько супруг вот этой женщины, мой сын,

Хотя он изгнан вами, - выше вас.

- Ну вот и хорошо. Прощай.

- Не стоит на споры с сумасшедшей время тратить.

Мои молитвы - с вами. Пусть отныне

Одно лишь боги знают: исполнять мое проклятье.

О, как я желаю хоть раз на дню встречать их,

чтобы тяжесть свалить с души.

Досталось им изрядно, и поделом.

- Поужинаем вместе?

- Моя еда - мой гнев.

Мой ужин - скорбь.

Я с голода умру при этой пище.

Идем, и перестань стенать бессильно,

Но, как Юнона грозная, как я, излейся гневом.

Ну, идем.

О низость!

Как ты прекрасен, Анциум богатый,

А я наполнил вдовами тебя,

Передо мною падали со стоном

В бою владельцы этих дивных зданий.

Не узнавай Кориолана, город,

Чтобы камнями женщины и дети

Меня в бесславной схватке не побили!

- Приятель, здравствуй.

- Здравствуй.

Ты не скажешь,

Где тут живет прославленный Авфидий

И в городе ли он?

Да-да. Сегодня

Он пир дает в честь городских властей.

- Где ж дом его?

- Вон здесь. Ты перед ним.

Прощай, спасибо.

О, как мир изменчив!

Друзей по клятвам, в чьей груди, казалось,

Стучало сердце общее,

друзей, деливших труд, постель, забавы, пищу,

Любовью связанных и неразлучных, как близнецы, -

мгновенно превращает

Пустячный случай во врагов смертельных.

А недругов, которых сна лишали

Их ненависть и мстительные планы,

Такой же мелкий и внезапный повод

Сближает, заставляет подружиться

И браком два потомства слить в одно.

Не то же ли со мной? Я ненавижу

То место, где рожден, и полюбил

Вот этот вражий город.

Что ж, войду.

Быть может, умертвит меня Авфидий -

И будет прав. Но если приютит,

Я честно послужу его отчизне.

Вина, вина!

- Ну и слуги у нас! Заснули все они, что ли?

- Где Котус? Господин зовет его. Котус!

Как дом богат и запах пира сладок!

Лишь я - незваный гость.

Ты что тут делаешь, приятель? Откуда ты?

Здесь тебе не место. Ступай-ка себе за двери.

Не заслужил я лучшего приема:

Ведь я - Кориолан.

Ты откуда взялся? Где только у привратника глаза были?

Зачем он впускает сюда всяких оборванцев?

- Пошел вон!

- Эй, отвяжись!

- Как это - отвяжись? Сам отвяжись от нас!

- Ты докучаешь мне!

- Нет, вы посмотрите какой храбрец!

Ну, я сейчас с тобой по-свойски поговорю!

- Это еще кто?

Какой-то полоумный. Я такого сроду не видывала:

никак не могу выставить его из дома.

Поди-ка позови сюда господина.

Что тебе здесь надо, приятель?

Сделай милость, убирайся.

Отстаньте. Ваш очаг не оскверню я.

- Да ты что за человек?

- Я не простого рода.

- Ты не просто бедняк, а настоящий нищий.

- Ты прав: я нищ.

- А не угодно ли тебе, нищий не простого рода,

поискать себе другое пристанище.

- Здесь тебе не место. Сделай милость, убирайся. Ну!..

- Знай свое дело. Иди клянчить объедки!

- Ты еще сопротивляешься?

- Пойди-ка скажи господину, что за гость к нам пожаловал.

- Я мигом.

- Ты где живешь?

- Под сводом небесным.

- Под сводом небесным?

- Да.

- Где же это находится?

- В царстве коршунов и воронов.

В царстве коршунов и воронов? Ну и осел!

Значит, с сороками вместе?

- Нет, я ведь у твоего хозяина не служу.

- Ты, кажется, моего господина затрагиваешь?

Это честнее, чем трогать твою хозяйку.

Я вижу, ты чересчур много болтаешь.

Ступай за столом прислуживать.

Прочь!

- Где этот малый?

- Вот он, господин.

Не бойся я гостей потревожить,

я б его как собаку избил.

Откуда ты и кто? Чего ты хочешь?

Что ж ты молчишь? Скажи, кто ты такой.

Ну если и теперь, в лицо мне глядя,

Ты снова, Тулл, меня узнать не сможешь,

Я должен буду сам себя назвать.

Скажи свое мне имя.

Оно для уха вольского не сладко,

Для твоего - враждебно.

Кто же ты? Твой облик грозен. На твоем лице...

Читается привычка к власти.

Виден из-под твоих изодранных снастей

Корабль могучий. Кто же ты такой?

Сейчас ты помрачнеешь.

- Что, узнал?

- Не узнаю. Ты кто?

Я тот Кай Марций,

что нанес так много

Вреда и ран твоим собратьям-вольскам,

А больше всех - тебе,

и был за это Кориоланом прозван.

Мне дала моя неблагодарная отчизна

За пролитую ради Рима кровь,

За страшные опасности, за службу

Одно лишь это прозвище в награду.

Оно - порука злобы и вражды,

Которые ко мне питать ты должен.

Оно одно осталось у меня:

Всё остальное пожрано народом,

Чью зависть и жестокость разнуздала

Трусливая бездеятельность знати,

Покинувшей меня и допустившей,

Чтоб рабьи голоса меня изгнали

Из Рима с улюлюканьем.

И вот, нуждой теснимый, я вступил под кровлю

Над очагом твоим.

Не обольщайся,

Что я пришел в надежде жизнь спасти:

Страшись я смерти, никого на свете

Не избегал бы так я, как тебя.

Нет, только жажда расплатиться с теми,

Кем изгнан я, меня к тебе толкнула.

Коль в сердце ты еще скрываешь гнев

И хочешь мстить как за свои обиды,

Так и за унижение отчизны -

Спеши использовать мои несчастья,

Поставь себе на службу жажду мщенья,

Которой я пылаю,

ибо буду c остервененьем злых подземных духов

Я биться против родины прогнившей.

Но если ты, устав пытать судьбу,

На это не осмелишься, то помни:

Мне так постыла жизнь, что сам подставлю

Я грудь свою твоей вражде давнишней.

Зарежь меня, иль ты глупец:

ведь я тебя всегда преследовал свирепо,

Кровь бочками пускал твоей отчизне,

И жизнь моя, не став твоей служанкой,

Твоим позором будет.

Марций, Марций!

Ты каждым словом вырываешь с корнем

Из сердца моего былую злобу.

Заговори со мной из туч Юпитер

О тайнах неба и скрепи он клятвой cвои слова,

ему бы я поверил

Не больше, чем тебе я верю, Марций!

Позволь моим рукам обвить любовно то тело,

о которое ломался

Сто раз мой тяжкий дротик, чьи осколки

Луну, взлетая, ранили.

Сжимаю я наковальню моего меча

В объятьях и отныне состязаюсь

С тобою в благородной пылкой дружбе,

Как некогда с тобой из честолюбья

Я в доблести соперничал.

Послушай, я девушку любил, мою невесту,

И вряд ли кто-нибудь вздыхал на свете

Так искренне, как я по ней;

но даже в тот миг, когда избранница моя

Впервые через мой порог шагнула,

Не радостней во мне плясало сердце,

Чем, о высокий дух, при нашей встрече!

Знай, Марс, мы втайне здесь собрали войско,

И я уж думал попытаться снова

Лишить тебя щита с рукою вместе -

Иль собственную руку потерять.

С тех пор как был я побежден тобою

В двенадцатом по счету поединке,

Не проходило ночи, чтоб не снились

Мне схватки наши:

видел я во сне, как мы с тобой,

друг другу стиснув горло,

Катались по земле, срывали шлемы, -

И я в изнеможенье просыпался.

Достойный Марций, если б не имели

Других причин для ссоры с Римом вольски,

То за одно изгнание твое

Призвали б мы к оружию всех граждан

С семидесяти лет до десяти

И принесли б войну в пределы Рима,

Чтоб затопить неблагодарный город

Ее потоком яростным.

Входи же в мой дом, где, как друзьям, пожмешь ты руки

Сенаторам, которые сегодня

Прощаются со мной перед походом

Хоть не на Рим, но на его владенья.

Благие боги, как я вами взыскан!

Ты здесь хозяин.

Если самолично

Захочешь месть свою осуществить,

Я разделю с тобою власть над войском.

Сам принимай решения. Твой опыт богаче нашего.

Ты лучше знаешь,

Где Рим силен, где слаб. Тебе виднее -

Идти ли сразу нам к его воротам

Иль в отдаленных областях сначала

Посеять страх и римлян разгромить.

Войди же в дом. Позволь тебя сперва

Представить тем, кто должен дать согласье

На замыслы твои.

Стократ привет!

Мы враждовали сильно, но сдружились

Еще сильней.

Дай руку мне. Привет!

- Чего бояться нам? О нем не слышно.

- Мы зло сумели вовремя пресечь.

- Гляди - никак, Менений?

- Да, он самый. Он стал с тех пор куда любезней с нами.

- Привет тебе.

- И вам обоим также.

Жалеют о твоем Кориолане

Одни его друзья,

а государство,

Назло ему, стояло и стоит.

Всё это хорошо, но было б лучше,

Когда б он уступил.

Не знаешь, где он?

Не знаю ничего. Вестей о нем

Жена и мать его не получают.

- Да охраняют боги вас обоих!

- Соседи, добрый вечер!

Добрый вечер,

Всем добрый вечер!

Мы и наши семьи

Должны за вас молиться на коленях.

Живите, благоденствуйте.

До встречи, соседи наши добрые.

О, если б Кориолан любил вас так, как мы!

- Пусть боги вас хранят.

- До скорой встречи!

Теперь спокойней, легче жить, чем раньше,

Когда с мятежным криком горожане

По улицам метались.

И счастлив Рим.

Достойные трибуны.

Какой-то раб (в тюрьму он нами брошен)

Болтал, что два огромных вольских войска,

Ворвались в земли Рима,

Всё на пути сметая беспощадно.

То Авфидий

Вновь высунул, узнав, что изгнан Марций,

Свои рога.

Да что ты нам заладил - Марций, Марций?

Под розги болтуна! Нарушить мир

Не могут вольски.

Как это - не могут?

Нет, опыт учит нас, что очень могут.

Я сам тому свидетелем был трижды.

Не лучше ль, прежде чем пороть раба,

Порасспросить его,

чтобы не высечь

Того, кто об опасности грозящей

Вас предостерегает?

- Что ты мелешь? Быть этого не может!

- Невозможно.

Менений, нас зовут в сенат.

Патриции стекаются к сенату.

Пришло известье, стершее румянец c их лиц.

- Разве ты не знаешь...

- Всему виною этот раб.

Пусть высекут его перед народом.

Раб не солгал. Известье подтвердилось,

И новые пришли - еще страшнее, чем первое.

- Как так - еще страшнее?

- Говори, что значит страшнее?

Насколько это верно, я не знаю,

Но говорят открыто,

будто Марций

Ведет войска с Авфидием совместно,

Всем римлянам от мала до велика

Поклявшись отомстить.

- Всё это сказки!

- Придуманные стороной слабейшей,

- чтоб Марция вернуть.

- Вот это ловко!

Не верю я! Две крайности такие,

Как Марций и Авфидий, - не сойдутся.

- Вы натворили дел!

- Какие вести?

Вы сами всё устроили так мудро,

Что ваших дочерей бесчестить будут,

Что с ваших крыш, расплавленных пожаром,

Свинцовый дождь вам хлынет на башку,

Что станут ваших жен у вас под носом

Насиловать...

Ответь: какие вести?

Боюсь я, дел наделали вы славных!

Если Марций - союзник вольсков...

Что еще за "если"! Он их кумир. Они ему покорны,

Как будто он был создан не природой,

А более разумной высшей силой.

Они идут на все отродье наше

Не с большею опаской, чем мальчишки

За бабочкой бегут иль давит мух мясник.

Понатворили славных дел

Вы вместе с вашими мастеровыми,

Которые пропахли чесноком

И за которых вы горой стояли.

- Ваш Рим тряхнет он и на вас обрушит...

- Наделали вы дел!

- Но можно ль верить известиям?

- Вполне. И бледным трупом

Ты станешь раньше, чем их опровергнешь.

Все земли, завоеванные Римом,

С восторгом отпадают.

Все смеются над теми прямодушными глупцами,

Которые, дерзнув сопротивляться,

Бессмысленно, хоть и бесстрашно гибнут.

Кто Марция осудит? Ведь находят

В нем кое-что его враги и ваши!

Мы все погибли, если не добьемся

У мужа благородного пощады.

А кто пойдет просить? Трибуны?

Им не позволит стыд.

Народ? Он вправе

Ждать состраданья от него не больше,

Чем волк от пастухов.

Его друзья?

Да ведь мольбою сжалиться над Римом

Они б к нему враждебность проявили

И оскорбили бы его не меньше,

Чем те, кого он ненавидит.

Правда!

Стань поджигать он собственный мой дом,

И то б я не посмел просить пощады.

Да, славное вы дельце смастерили

С мастеровыми вашими!

Вогнали вы Рим в такую дрожь, что не излечишь

Ее уже ничем.

- При чем здесь мы?

- А кто ж? Быть может, мы? Он был нам дорог,

Но, знатные трусливые скоты,

Мы вашей черни поддались, и свистом

Она его изгнала.

Я боюсь, чтоб он на крик ее не возвратился.

Сам Тулл Авфидий в войске стал вторым

И повинуется, как подчиненный,

Любому знаку Марция.

У Рима теперь одна опора и защита -

Отчаянье.

А вот и ваша шайка!

Так, значит, и Авфидий с ним?

На Рим заразу вы накликали в тот день,

Когда свои засаленные шапки

Кидали вверх и требовали с ревом

Изгнать Кориолана.

Он вернулся,

И каждый волос на его бойцах

Для вас бичом окажется.

Заплатит он вам за ваши голоса и с плеч

За каждую подброшенную шапку

Снесет одну безмозглую башку.

Да что там! Пережги он нас на уголь,

И то б нам было поделом.

Ужасное известье!

Я-то сам,

Сказав: "Изгнать", прибавил: "Жаль".

- Я тоже.

- Я, конечно, тоже. Сказать по правде,

не мы одни так говорили.

Мы ведь думали сделать, чтобы всем было лучше,

и хоть соглашались его изгнать,

но в душе-то были с этим не согласны.

- И ловки ж вы голосовать!

- Изрядно сумела отличиться ваша свора!

- Идешь со мной в сенат?

- А то куда же!

Соседи, по домам! Не унывайте.

Ведь все они приверженцы его

И только ждут, чтоб подтвердилось то,

Чего они для виду так боятся.

- Ступайте и не вешайте голов.

- Да смилостивятся над нами боги!

Пойдем домой, соседи.

- Зря мы его изгнали - я же всегда это говорила.

- Все мы говорили то же самое.

- Не нравится мне эта весть.

- Мне тоже.

- Половину того, чем я владею, я бы отдал,

Чтоб это было ложью.

- Ну, пойдем.

Так, значит, войско к римлянину льнет?

- В нем что-то колдовское есть.

Солдаты лишь про него толкуют. Имя Марций

Им служит предобеденной молитвой,

Питает их застольную беседу,

"Спасибо" заменяет за едой.

Да, вождь, на время этого похода

Ты отодвинут в тень.

А что ж мне делать?

Бороться? Это значит нашим планам

Колени перебить.

Он и со мною надменней, чем я ждал,

когда впервые мы обнялись.

Но он всегда такой,

Его не изменить. Я извиняю

То, что исправить не могу.

Мой вождь, хотел бы я для твоего же блага,

Чтоб ты с ним власть над войском не делил,

А либо сам распоряжался, либо

Ему начальство сдал.

Тебя я понял.

Однако помни: он и не предвидит,

Какие обвиненья предъявлю

Ему я в день сведения всех счетов.

Хоть кажется - и сам он в это верит,

Да и толпа, наверно, так же мыслит, -

Что он походом и делами вольсков

Руководит отлично,

что дерется в сраженьях, как дракон, что стоит только

Ему взмахнуть мечом, как враг бежит,

Но то, на чем он шею в день расчета

Себе иль мне сломает, - впереди.

- Ты думаешь, что Рим он взять сумеет?

- Все города сдаются до осады,

А в Риме знать на стороне его;

Патриции, сенат - ему друзья;

Не воины трибуны;

а народ c такой же легкостью вернет его,

С какой услал в изгнание.

И Рим он схватит так же, как морской орел

Хватает рыбу, по природе властный.

Он им слугою верным был вначале,

Но перенесть свою не мог он славу.

То гордость ли была, иль пылкость,

Иль, может быть, сама его природа,

Упорная, несклонная к уступкам.

Из этого иль то, или другое в том повинно,

Что страх и ненависть к себе он вызвал

И изгнан был за то.

Свои заслуги он уничтожил, говоря про них.

От одного огня другой спасает;

Гвоздем мы выбиваем вбитый гвоздь;

Мы право через право умаляем,

А силу силой же и ослабляем.

Идем. О Кай, коль станет Рим твоим,

То сам, несчастный, будешь ты моим.

Нет, не пойду.

Вы слышали, что он

Ответил своему вождю былому,

Любившему его нежней, чем сына?

Меня он тоже звал отцом. Что толку?

Идите вы, кем изгнан он, и, ниц

За милю пав перед его палаткой,

К пощаде на коленях доползите.

Уж если он Коминию не внял,

Я лучше дома посижу.

- Он даже узнать меня не захотел.

- Слыхали?

Когда, забывшись, он сказал: "Коминий",

Я стал о крови, пролитой совместно,

О дружбе нашей вспоминать.

Он крикнул, что нет Кориолана, что отрекся

Он от своих прозваний

и пребудет без имени, пока себе другого

В огне пожаров гибнущего Рима не выкует.

Вы крепко потрудились.

Сказал я, что пощаду дать тому,

Кто ждать ее не вправе, - благородно.

Ответил он, что глупо государству

Просить того, кого оно карает.

А что ж еще ему ответить было?

Его просил я пожалеть друзей.

Он возразил, что недосуг ему

Перебирать прогнившую мякину,

Разыскивая два иль три зерна,

Что ради них трухи зловонной кучу

Не сжечь - нелепо.

Два иль три зерна!

Одно - я сам,

другие - мать, жена,

Его сынок да этот храбрый воин.

А вы - мякина, гниль, чей смрад взлетает

До самых звезд. Сгорим мы из-за вас!

Не гневайся. Уж если ты помочь

Не хочешь нам в беде неотвратимой,

Так не кори хоть ею нас. А всё же,

Возьмись ты быть ходатаем за Рим,

Язык твой ловкий мог бы сделать больше,

Чем наше наспех набранное войско.

- Нет, в это я мешаться не желаю.

- Молю тебя, ступай к нему!

Зачем?

Чтоб хоть увидеть, не пойдет ли Риму

На пользу ваша дружба.

Ну, а если меня он, как Коминия, прогонит,

Не выслушав,

и я вернусь, презреньем друга тяжко оскорбленный?

Ну, что тогда?

Тогда отчизна будет за добрые намеренья твои

Признательна тебе.

Что ж, попытаюсь.

Я думаю, что выслушан им буду,

Хоть на Коминия глядел он косо

И прикусив губу. Как это горько!

Но, может быть, пришел к нему Коминий,

Когда он был не в духе, не обедал?

Ведь если в жилах пусто, кровь не греет,

То нам не в радость даже солнце утром

И скупы мы на деньги и прощенье.

Но если кровеносные каналы

Наполнены у нас вином и пищей,

То мы душою кротче, чем в часы,

Когда постимся, как жрецы.

Я лучше дождусь, пока обед его смягчит,

А уж потом примусь просить.

Путь к доброте его тебе известен,

И ты не заплутаешь.

Будь что будет,

А то, что будет, я узнаю скоро.

- Не станет даже слушать его Кориолан.

- Ты так уверен?

Да я же видел: он сидит в палатке,

Весь раззолоченный, глаза сверкают

Так, словно Рим предать огню хотят.

Он жалость заточил в тюрьму обиды.

Когда пред ним я преклонил колени,

Он процедил мне: "Встань!" - и отослал

Меня рукой безмолвною,

а после уведомил меня письмом о том,

Что может сделать и чего не может,

Поскольку связан клятвой, данной вольскам.

Итак, одна у нас надежда -

Достойные его жена и мать,

Которые, как слышал я, решили

Молить его о жалости к отчизне.

Идем. Упросим их поторопиться.

- Стой! Ты откуда взялся?

- Стой! Назад!

Хвалю: вы хорошо несете службу.

Но я сановник, и с Кориоланом у нас дела.

- Откуда ты?

- Из Рима.

Назад! Не хочет вождь о Риме слышать.

Скорей твой Рим сгорит, чем ты с вождем

Поговоришь.

Любезные мои,

Когда ваш вождь рассказывал при вас

О Риме и своих друзьях,

ручаюсь, меня упоминал он.

Я - Менений.

А всё ж - назад! И с именем таким

Тебе здесь ходу нет.

Послушай, малый,

Твой вождь меня любил.

Я был той книгой,

Где летопись велась его деяньям.

Читали в ней сограждане о славе

Его бессмертной, хоть отчасти мною преувеличенной,

затем что я друзьям (а он меж ними первым был)

Воздать по правде должное старался,

Но слишком уносился вдаль порой,

Как шар, который пущен по дорожке

С обманчивым наклоном и длиною,

И уснащал хвалу крупицей лжи.

Поэтому дай мне пройти, приятель.

Честное слово, налги ты ему в похвалу столько же,

сколько слов в свою собственную честь наговорил,

я и тогда не пропустил бы тебя. Нет, даже если бы ложь,

как целомудрие, считалась добродетелью.

Поэтому - назад!

Да пойми ты, приятель: меня зовут Менений,

и я всегда был сторонником твоего вождя.

Вернее, лжецом, который, как ты сам уверяешь,

вечно про него небылицы сочинял.

Зато я обязан резать правду, раз уж состою у него на службе.

Поэтому заявляю тебе: не пропущу. Назад!

Ты мне хоть скажи, обедал он или не обедал.

Пока он не пообедал, я лучше с ним говорить не буду.

- Ты - римлянин, не так ли?

- Да, как и твой вождь.

Значит, ты должен был бы ненавидеть Рим, как и он.

Вы сначала вытолкали за ворота

лучшего вашего защитника,

отдали врагу свой собственный щит,

чтоб угодить бессмысленной черни,

а теперь думаете, что хныканье ваших старух,

спасет вас от его мести.

Или плаксивые мольбы

выживших из ума старикашек, вроде тебя.

Уж не собрался ли ты своим

немощным дыханием задуть огонь,

который вот-вот охватит ваш город?

Не тут-то было! Поэтому - назад!

Вернись в Рим, пусть там к казни готовятся.

Вы все осуждены.

Наш вождь поклялся, что пощады никому не будет.

Ты полегче! Если бы твой начальник знал,

что я здесь, он бы меня принял с уважением.

- Поди ты. Мой начальник тебя и знать не знает.

- Я говорю о вашем полководце.

А ему-то что за дело до тебя? Назад! Кому я говорю?

Уйди, не то я из тебя последние полпинты крови выпущу. Назад!

- Кроме пинков, ты здесь ничего не получишь. Назад!

- Но послушай, приятель, послушай...

Что тут происходит?

Ну, приятель,

ты еще увидишь, как меня здесь уважают.

Знай, что какому-то паршивому часовому

никогда не удастся отогнать меня от Кориолана:

он же мне всё равно что сын.

Вот послушай, как мы с ним поговорим,

и сообрази, что не миновать тебе повешения.

Ну смотри же: сейчас ты

от страха в обморок свалишься.

Пусть ежечасно совет всемогущих богов

печется о твоем благоденствии

и пусть они любят тебя так же крепко,

как твой старый отец Менений.

Сын мой, сын мой!

Ты готовишь для нас пожар,

но влага вот этих глаз потушит его.

Римляне долго не могли упросить меня пойти к тебе,

но я знал, что я один способен тронуть твое сердце,

и, наконец, их вздохи выдули меня

за ворота города.

Взгляни, я заклинаю тебя - прости Рим и твоих

соотечественников, с мольбою взывающих к тебе.

Да растворят благие боги твой гнев в наших слезах

и выплеснут его остатки на вот этого бездельника,

на этого чурбана, который преградил мне дорогу к тебе.

Уйди!

Как! Уйди?

Мать, сын, жена - я больше их не знаю.

Мои дела другим отныне служат.

За мною месть, а право на пощаду -

За вольсками.

Скорей я отравлю забвением былую нашу дружбу,

Чем милосердьем покажу, как прочно

Мы ею были связаны!

Уйди! Мой слух для ваших просьб надежней замкнут,

Чем от моих солдат ворота ваши.

Но так как ты был дорог мне когда-то,

Возьми бумагу эту. Для тебя

Я написал ее и собирался тебе отправить.

А теперь, Менений,

Уйди, не тратя слов!

Авфидий, в Риме

Он мною был любим, однако видишь...

Да, неизменен ты во всем.

Марций из человека стал драконом:

у него выросли крылья и ползать ему больше незачем.

Он ходит как осадная башня;

под его шагами земля дрожит.

Милосердия в нем столько же,

сколько молока у тигра.

Не успеет он отдать приказ,

как тот уже выполнен.

Дайте ему бессмертие да трон на небе -

и будет настоящий бог.

Ну, достойный муж, так, значит, твое имя Менений?

Скажите, каким оно оказалось всесильным!

Дорогу домой сам найдешь?

И влетело же нам за то, что мы

такую высокую особу не пропустили!

Что-то не вижу я, чтобы мне от страха

в обморок свалиться пришлось.

Нет мне дела ни до вашего вождя,

ни до всего света.

А уж о таких ничтожествах,

как вы, мне и думать не стоит.

Кто сам на себя решил руки наложить,

тот убийц не испугается.

Пусть ваш вождь творит свое черное дело.

Вы же оставайтесь такими, какие вы есть,

чтобы ваше убожество возрастало с годами.

Скажу вам то же,

что вы мне говорили: "Прочь с глаз моих!"

А ведь правду сказать - человек-то он достойный!

Нет, достойный человек - это наш вождь:

он вроде скалы или дуба - его никакой ветер не свалит.

Итак, с рассветом войско Рим обложит.

Тебя, мой сотоварищ по походу,

Прошу я донести сенату вольсков,

Что вам я верен был.

Лишь к нашей пользе

стремился ты, не внял моленьям Рима

И уповавших на тебя друзей

Не выслушал ни разу.

Тот старик,

Что в Рим с разбитым сердцем мной отослан,

Любил меня сильнее, чем отец, -

Боготворил меня. Его посольство

Последнею надеждой Рима было.

О нашей стародавней дружбе помня,

Я, хоть и встретил холодно его,

Вновь предложил им мир на тех условьях,

Которые они отвергли раньше,

Да вряд ли примут и теперь.

Чтоб старика утешить (он ведь думал,

Что может многого достичь),

Я сделал лишь самые ничтожные уступки.

Отныне я не хочу посланцев Рима видеть,

Мольбам друзей внимать.

Отец!

Что там за шум?

Не снова ли пытаются склонить

Меня к тому, чтоб я нарушил клятву

В тот миг, когда принес ее? Ну нет!

Идет моя жена!

За нею следом, ведя с собою маленького внука, -

Та, что служила благородной формой

Для лепки этой плоти.

Прочь, любовь!

Да распадутся узы прав природы!

Пусть будет добродетелью моею

Неумолимость!

Да, но как прелестны

Глаза и стан моей голубки! Боги,

И вы презрели б клятву ради них!

Растроган я. Как все другие люди,

Я создан не из камня.

Предо мной склонилась мать моя,

как будто должен Олимп сгибаться перед кротовиной.

И мальчик мой глядит с такой мольбою,

Что мне кричит всевластная природа:

"О, сжалься!"

Нет, пусть вольски Рим распашут

И взборонят весь италийский край, -

Не подчинюсь я, как птенец, влеченью,

Но твердость сохраню, как если б сам

Я был своим творцом, родства не зная.

- Мой муж и господин...

- Мои глаза теперь не те, что в Риме.

Так говоришь ты потому, что горе

Нас изменило.

Как плохой актер,

Я сбился с роли, к своему позору.

О половина лучшая моя,

Прости мою жестокость, но не требуй,

Чтоб римлян я простил.

Твой поцелуй,

Как мщенье, сладок, как изгнанье, долог!

Клянусь небес ревнивою царицей,

Мои уста твой поцелуй прощальный

Всегда хранили в чистоте.

О боги, за болтовней я позабыл склониться

Пред благороднейшей из матерей!

Колени, опуститесь, чтобы в прах

Вдавил я след почтенья так глубоко,

Как ни один из сыновей.

О, встань и будь благословен. Не на подушки -

На камни я склоню свои колени перед тобой,

чтоб так тебя почтить,

Как по ошибке дети почитали доныне матерей.

Что? На колени

Пред сыном, столь наказанным, ты встала?

Тогда пускай до звезд подпрыгнут камни

Бесплодных побережий;

пусть хлестнет

Ветвями гордых кедров дерзкий ветер

По пламенному солнцу.

Всё возможно,

Раз невозможное сбылось.

Мой воин, ты создан мною.

Узнаешь ее?

Достойная сестра Публиколы,

о римская луна!

Строга, как льдинка, что мороз сковал

Из снега непорочного, повесив

На храм Дианы... Милая Валерия!

А вот и малое твое подобье,

Которое с годами может стать

Совсем таким, как ты.

Пусть бог войны, с Юпитером в согласье,

Тебя великодушьем одарит,

Чтоб для позора стал неуязвимым

И маяком великим на войне

Ты возвышался стойко в каждой буре,

Спасая тех, кто на тебя взирает.

Ну, на колени!

Славный мальчик мой!

С ним наравне жена твоя, затем

Валерия и я сама, мы все - ходатаи перед тобой.

Молчи! Иль перед просьбой вспомни об одном:

Не уступлю того, в чем я поклялся.

Ты мне не предлагай, чтоб распустил

Я воинов своих иль соглашенье

С мастеровыми Рима заключил.

Не говори, что я бесчеловечен.

И голосом холодного рассудка

Моей вражды и гнева не пытайся обуздывать.

Довольно, о, довольно!

Сказал ты, что ни в чем нам не уступишь!

А мы просить хотели лишь о том,

В чем ты уж отказал.

Но всё ж попросим,

Чтоб, в случае отказа твоего,

Пятном тяжелым на тебя легла

Твоя жестокость; выслушай меня.

Авфидий, вольски, подойдите ближе,

Чтоб мне наедине без вас не слушать

От Рима ничего.

В чем ваша просьба?

И без речей -

по виду и по платью

Ты можешь угадать, как жили мы

С тех пор, как ты от нас ушел в изгнанье.

Подумай сам, встречал ли ты когда

На свете женщин более несчастных,

Чем мы, пришедшие сюда к тебе!

Твой взгляд, который вызвать должен был

У нас у всех потоки слез счастливых,

Сердца заставить радостно забиться, -

В нас вызывает ужас и печаль.

Супруга, сын и мать - должны мы видеть,

Как ты - супруг, отец и сын - терзаешь

Отчизны сердце.

И для нас, несчастных,

Твоя вражда особенно горька:

Ты отстранил нас от молитв - отрады,

Что всем доступна, лишь не нам, увы!

Возможно ли молиться за отчизну,

Как долг велит,

и за твою победу,

Как долг велит?

Лишимся мы

Иль дорогой, вскормившей нас отчизны,

Или тебя, дарованного ею на утешенье нам.

Кому бы мы победы ни желали,

Нам все равно беды не миновать;

Иль как злодей, нам чуждый, в кандалах

По улицам ты будешь проведен,

Иль гордо по развалинам пройдешь

Своей отчизны

и венок получишь,

Пролив отважно кровь жены и сына.

Что до меня, мой сын, я не хочу

Прислуживать судьбе и дожидаться,

Чем кончится война.

Коль я не в силах

Склонить тебя к тому, чтоб ты явил

К обеим сторонам великодушье,

А не искал бы гибели одной, -

Поверь мне, прежде чем идти на Рим,

Ты должен будешь наступить ногой

На чрево матери, тебя родившей.

И на мое, что жизнь дало младенцу,

Который имя сохранит твое.

Он на меня не ступит - убегу я;

А вырасту - я сам сражаться буду.

Тот, кто не хочет женщиною стать,

Не должен на детей глядеть и женщин.

- Я засиделся с вами.

- Нет, ты не уйдешь.

Когда б мы римлян пощадить просили

На гибель вольскам, чей слуга ты ныне,

Ты был бы вправе упрекнуть нас в том,

Что честь твою мы ядом отравляем.

Но молим мы тебя лишь примирить

Враждебные народы, чтобы вольски

Могли воскликнуть: "Мы явили милость!".

А римляне: "Мы приняли ее!",

Чтоб обе стороны тебя встречали

Приветом общим: "Будь благословен,

Ты, что принес нам мир!"

Мой сын великий,

Ты знаешь, что исход военных дел сомнителен,

Но верно то, что, если Рим ты сломишь,

Заслужишь ты одну награду - имя,

Которому проклятья будут вторить

И под которым летопись напишет:

"Он был велик, но все его деянья

Последнее из них свело на нет.

Он родину сгубил, за что навеки

Покрыт позором!"

Что ж ты молчишь?

К лицу ли тем, кто сердцем благороден, обиду помнить?

Нет, он глух к слезам.

Дочь, говори же с ним.

Малыш, проси.

Твой лепет, может быть, его скорее,

Чем наши слезы, тронет.

Кто на свете обязан большим матери, чем он?

И всё ж он допустил, чтоб я к нему

Взывала безответно, как колодник.

О, ты всегда был с матерью неласков,

Ни в чем не уступал ей, хоть она,

Клохча, как одинокая наседка,

Жила тобой, тебя для битв растила,

Ждала, когда со славой из похода

Вернешься ты...

Что ж, если наша просьба

Несправедлива, прогони меня;

А если справедлива - ты бесчестен

И гнев богов изведаешь сполна

За то, что посягнул своим отказом

На право матери.

Он отвернулся!

Все на колени: пристыдим его!

Ведь он Кориолан, а это имя

Не жалости, но гордости сродни.

Склонимся...

Склонимся перед ним в последний раз.

Что ж... возвратимся в Рим,

чтоб дома cреди соседей встретить смерть.

Взгляни ж на нас,

взгляни хотя б на малыша:

Не знает он, о чем просить, но с нами

К тебе ручонки тянет на коленях.

А это довод посильнее тех,

Которыми отказ ты подкрепляешь.

Идем. Довольно. Этот человек

На свет от вольской матери родился,

Жена его, наверно, в Кориолах,

И внук мой на него похож случайно.

Что ж ты не гонишь нас? Я помолчу,

Пока наш город пламя не охватит,

А уж тогда - заговорю.

О мать, что сделала со мною ты!

Взгляни, разверзлось небо, и со смехом боги

На зрелище неслыханное смотрят.

О мать моя!

Счастливую победу

Для Рима одержала ты,

но знай, что сына...

грозной, может быть, смертельной

Опасности подвергла.

Будь что будет!

Авфидий, заключу я мир почетный,

Раз не могу войну вести как надо.

Скажи, сумел бы ты, Авфидий добрый,

Когда б со мною местом поменялся,

Остаться твердым, матери не внять

И ей не уступить? Скажи, Авфидий.

- Я тоже был растроган.

- Я дерзну поклясться в том, что говоришь ты правду:

Ведь и мои глаза не так-то просто

Подернуть влагой состраданья, друг.

Но посоветуй, на каких условьях

Мы им даруем мир.

О мать!

Жена!

Мне в Рим возврата нет.

Не торопитесь! Сначала выпьем мы вина.

За этот подвиг

Должны бы храм воздвигнуть вам.

Без вас мечи всех италийских государств

Не вынудили б нас к такому миру.

Прощайте!

Прощай.

Посоветуй, на каких условьях

Мы им даруем мир.

Тут надо действовать с народом заодно.

Сенаторам скажите, что произошло.

Я подтвержу пред ними и народом,

что это правда.

- Этот изменник...

- Что? Я - изменник?

- Да, Марций, ты изменник.

- Марций?

А кто же ты, Кай Марций?

Неужели ты полагал, что я тебя украшу

Почетным прозвищем Кориолана,

Украденным тобою в Кориолах?

Изгнанником ты в дом ко мне явился

И горло моему ножу подставил.

Тебя я принял, разделил с тобою власть,

Тебе во всем оказывал поддержку,

Дал выбрать лучших из моих бойцов

Для исполненья замыслов твоих.

Пока не понял, кто я для тебя -

Не сотоварищ, а слуга, наемник.

За прежние проступки извинить

Тебя нетрудно,

но закончить там, где начали, утратить

Плоды похода тяжкого,

оставить в награду нам одни издержки наши,

Пойти на мир с врагом, готовым сдаться, -

Такое оправдать уже нельзя!

Вольски, ваше дело

Он предал вероломно; сдал жене

И матери своей ваш город Рим -

да, ваш! - за каплю слез соленых.

За каплю женских слез, как ложь дешевых,

Труды и кровь великого похода он продал,

Чем изумил мужей и в стыд вогнал

Юнцов безусых.

- Ты слышишь, Марс?

- Тебе ль к нему взывать, заплаканный мальчишка!

- Что?

- Хватит!

О беспримерный лжец! Разгневал ты

Мне сердце, переполнив свыше меры!

"Мальчишка"! Ах ты, раб!

В куски меня рубите, вольски.

Юноши и мужи, в моей крови мечи свои омойте!

"Мальчишка"! Ах ты, лживая собака!

Когда правдивы летописи ваши,

То там найдете вы, что это я,

Я, как орел, влетевший в голубятню,

Загнал дружины ваши в Кориолы.

В одиночку! "Мальчишка"!

Прошел мой гнев, и скорбью потрясен я.

Пусть он умрёт.

Моя вина. Я сам его возвысил.

Я поручился честью за него.

И многотерпеливые глупцы

Надсаживают глотки в честь того,

Кто убивал их сыновей.

Поднимите его.

Стой, стой!

Хоть вдовами наш город он наполнил

И потеряли многие детей,

Хоть слезы их доныне не обсохли,

Мы память славную должны почтить.

Берите тело!

Автор субтитров: Елена Рыбакова (Elena-Rybka)

Использованы переводы Ю.Корнеева, А.Смирнова.

Редактирование и дополнительный перевод: Анастасия Кисиленко (Medveditsa)